Шекспир мне друг, но истина дороже - Татьяна Устинова

Федя согласился, что, должно быть, правильно.

– А дядя со временем перешел во Внешторг, это еще более могущественная организация!.. Они оба были очень ловкими и оборотистыми людьми. Они заключали какие-то контракты, получали деньги, как я понимаю, немалые, и умели часть этих денег…

– Прикарманивать, – подсказал Федя.

Лариса Николаевна кивнула.

– Совершенно верно. Дельцы существовали во все времена! Разумеется, в стране, где частная собственность была практически вне закона, а все материальное считалось злом и буржуазным развратом, проворачивать дела было трудно, уж точно труднее, чем теперь. Но некоторым удавалось… Вот и им удавалось тоже. Они оба прожили жизнь кристально честными людьми, идеальными чиновниками от торговли. Виталий унаследовал все. У дяди не было семьи, жена умерла совсем молодой, во второй раз он так и не женился.

– Позвольте, – удивился Федя, – что же это было за наследство, если Виталий Васильевич безбедно жил на него столько лет?!

– Вот именно! – подхватила она, как ему показалось, с удовольствием. – Он очень бережно им распоряжался. Да и само наследство было солидное и… грамотно составленное, если так можно выразиться. В основном золото, картины и недвижимость, то есть то, что со временем только возрастает в цене. Зачем я вам это рассказываю? – вдруг спохватилась вдова, и Федя перепугался, что больше она ничего не скажет.

– Вы рассказываете, потому что вам больше рассказать некому, – и он улыбнулся милой улыбкой. – А мне очень интересно. Правда интересно. И потом, посмотрите на меня! Я не опасен. Разве мои брезентовые штаны могут лгать?

– Вы занятный юноша, – сказала она. – Очень милый. Ваши брезентовые штаны не могут лгать.

– Кофе очень вкусный.

– Хотите еще?..

– Нет!

Лариса засмеялась, очень весело.

– И связи! Связи – это тоже наследство. Отец и дядя оставили Виталию в наследство своих вполне высокопоставленных друзей и их детей, которые потом заняли места родителей. Он и сам человек был очень ловкий, очень! Он всегда умел устраиваться. Часть наследства уже после девяносто первого года была реализована в банковские счета, часть в ценные бумаги. Кое-что осталось, например, дом на Николиной Горе. Виталий много лет его сдает. Все это приносит прибыль.

Она понюхала свою пустую чашку.

– А на гонорары он покупал подарки любимым артистам и… артисткам. Устраивал банкеты. Он любил широкие жесты. Я все же подам кофе.

Федя, оставшись один, опять посмотрел сообщения в телефоне и написал Василисе, что в данную минуту распутывает дело о неизвестном наследстве. Он пока не очень понял, нравятся ли Василисе его шутки, но ему хотелось, чтобы нравились.

Отправив сообщение, он задумчиво посмотрел по сторонам и постучал себя телефоном по коленке.

Выходит, вдове было что терять!.. Разведись с ней Верховенцев, ничего бы не стало – ни «адвокатской квартиры», ни садика, ни серебряных приборов. Выходит, его смерть выгодна ей, этой сдержанной и красивой Ларисе Николаевне!.. Собственно, получается, только ей она и выгодна! Да еще попытка отравить Валерию – пусть неудавшаяся. А тут одним ударом, нет, одним бокалом с ядом решаются сразу все проблемы – как в древнегреческой трагедии.

Феде нравилась Лариса, он сочувствовал ей, он с самого начала был на ее стороне, потому что Верховенцев с его старческой любовной страстью «к актерке» был ему отвратителен, поэтому он сказал себе так: не может быть, чтобы она отравила собственного мужа. Леди Макбет Мценского уезда – это просто литература. Такие женщины, как Лариса, мужей не травят.

Финал нам известен. Чтобы узнать, что было вначале, нужно постепенно и осторожно продвигаться туда, в начало. Если на пути возникает препятствие, надо отступить немного назад и еще раз все трезво оценить.

Федя считал, что оценивает происходящее совершенно трезво.

…И все же мысль о том, что смерть Верховенцева очень выгодна его жене, уже привязалась намертво, хоть он и старался ее прогнать.

Она вернулась и разлила кофе. Опять запахло остро и приятно. Федя пить кофе не любил, а нюхать – очень.

– У вашего мужа были… – он хотел сказать враги, потом передумал и сказал: – Завистники? Или недруги?

– Наверняка были, – легко согласилась Лариса Николаевна. – Все же он талантливый человек, режиссер, столько лет работал! Наверняка многие на него обижались, и всерьез!..

– Насколько всерьез?

Она покачала головой как будто с сожалением.

– Ну, что вы! Это совсем не такие люди, которые станут подсыпать яд. – Она уселась напротив, подперла подбородок кулачком. – Одна мысль не дает мне покоя, Федя. Вдруг он сам?..

– Что?

– Принял яд, – выговорила Лариса с усилием. – Как мне тогда жить?.. Если он решился… уйти, а я проглядела? Он же еще тогда, двадцать лет назад, говорил, что во второй раз не переживет, и не пережил. Вдруг он принял решение, а я… не знала?

Федя молчал, слушал, крутил в пальцах тоненькую кофейную ложечку.

– Я же могла его остановить. Я должна была его остановить!.. Если бы знала. А мне даже в голову не приходило! Нет, я видела, что он в последнее время совсем замучился, но и подумать не могла… Если так оно и было, что мне делать? Вот что?..

Он пожал плечами. Мысль о том, что режиссер Верховенцев сам отравился, ему в голову не приходила и вообще казалась дикой. Что это за мучения такие он испытывал, чтобы вот так – во время спектакля в кабинете взять и принять яд?! Ерунда какая-то, так не бывает.

– Я же могла ему помочь. Я могла все решить сама.

– Что решить?

– Я могла уйти и освободить его. Но мне казалось, что он этого не хотел. Ну, где-то в глубине души! Нет, он меня разлюбил, но начинать заново ему было еще труднее, чем оставить все как есть. Мне так казалось. Я поэтому и не особенно беспокоилась… по поводу развода.

– Понятно.

Она горестно на него взглянула.

– Что вам понятно?

– Лариса Николаевна, – сказал Федя, – получается, что вы единственная наследница. Так, что ли?..

– Почему, есть еще сын. В Москве.

– Вы с ним знакомы?

– Ну, конечно.

– Сколько ему лет?

– Много! Почти мой ровесник. Виталий всегда ему помогал и как мог поддерживал.

– А он… кто?

– Виталий его очень хорошо устроил. Он большой начальник в каком-то банке, названия я не помню. Впрочем, на наследство сын вряд ли станет претендовать. Ну, на мою долю. Виталий давным-давно поделил, что именно в случае его смерти остается мне, а что отходит сыну. Как в Англии. Он очень гордился тем, что его дела так прекрасно устроены, даже завещание написано. А почему вы спрашиваете?

Федя не мог взять в толк, играет она сейчас или на самом деле не понимает?.. Если играет – она превосходная актриса!.. Если не понимает – она исключительно глупа. Что из этого больше похоже на правду?..

– Но ведь в случае развода Виталий Васильевич мог переписать завещание?

– Конечно. Скорее всего, он так бы и сделал! Там ведь все сложно – есть какие-то наследники первой линии, или первой очереди, как на автомобильном заводе. Пуск первой очереди! Вряд ли бывшие мужья и жены бывают наследниками первой очереди!

Федя внимательно посмотрел на нее, пытаясь определить, играет она или все же нет, и не определил.

– Лариса Николаевна, я, наверное, пойду. Спасибо вам за обед и за рассказ, – он поднялся.

Вдова проводила его глазами и осталась сидеть.

– Он же не мог… сам? – жалобно спросила она сама у себя.

– Мне кажется, что нет, – ответил ей Федя. – А почему вы уверены, будто разлюбили его? С чего вы это взяли? Ну, вы мне сказали, что решили разлюбить, и бац, готово дело!

– Мне не оставалось ничего другого, только разлюбить.

– И знаю, что смогу навек, – продекламировал Федя Величковский сердито, – возненавидеть, как любила. Кому дана такая сила, тот небыва-алый человек.

– Что вы говорите?!

– Это не я говорю, а Лопе де Вега. Мы с ним вместе говорим, что вряд ли вы его разлюбили.

Она вдруг заплакала и закрылась руками. Плечи вздрагивали.

Федя постоял немного и тихонько вышел.

…Как можно любить режиссера Верховенцева, думал он на улице, до подбородка застегивая куртку и ежась от налетавшего с замерзшей реки ледяного, сырого ветра. Разве так бывает?.. И разве можно разлюбить… усилием воли? «Я решила, что мне тоже пришла пора его разлюбить, и я разлюбила», вспомнилось ему.

…Кому дана такая сила, тот небывалый человек!

Озеров открыл глаза. В дверь к нему ломился лось. Почему-то во сне он был уверен, что ломится именно лось. Он даже представил, как тот разгоняется, наставляет рога и врезается в дверь.

В комнате было очень светло, почти бело, и прохладно. По потолку ходили легкие тени. Ни комнаты, ни потолка он не узнавал.